Для именования этого специфического масштабного феномена существует множество терминов, обозначающих очевидно различные явления. Большая часть терминов носит явно оценочный характер, придавая этим произведениям статус некачественной, неполноценной художественной литературы. Желая уйти от пренебрежительной оценки, заложенной в традиционном подходе к такого рода текстам, я предлагаю присвоить им собирательное название — «письменное народное творчество» или ПНТ, по аналогии с устным народным творчеством — УНТ.

Таким образом, ранее двухчастная типология словесного творчества (художественная литература и устное народное творчество или УНТ) становится трёхчастной (художественная литература — ПНТ — УНТ). Очевидно, что в рамках ПНТ можно сформировать обширную типологию поэзии (так, «графомания» — не то же, что «любительская поэзия»), но в рамках статьи я буду рассматривать её как один массив.

Такой подход позволяет рассматривать поэтические произведения ПНТ в отвлечении от категории художественности и от истории мировой литературы, не обращая внимания на их вторичность, эстетическую неполноценность и даже порой очевидную неграмотность авторов. Безоценочная фиксация особенностей ПНТ дает возможность более или менее внятно осветить мироощущение представителей большого социального слоя — авторов ПНТ.

При отсутствии оригинальной поэтики, или, быть может, незамеченной и неописанной оригинальности, нельзя не отметить очевидную уникальность каждого текста: два автора не могут написать один и тот же текст. А если формы текстов хоть сколько-то различны, то имеет смысл и поиск их различия в плане содержания. В этой связи хочется процитировать Альберта Лорда, изучавшего эпическую традицию в Югославии в первой половине ХХ века.

Таким образом, Лорд утверждает уникальность автора, чей творческий продукт вторичен и традиционен. И пусть это сказано об эпосе, а не о лирической поэзии, у меня есть ощущение, что те тексты, которые попали в поле моего интереса, близки к эпической традиции

В сборниках ПНТ можно заметить две важных тенденции — претензии на исповедальность и чрезвычайную правдивость. Это особенно заметно в заголовках книг («Состояние души», «Колокола души», «Паруса души», «Людмилин день»*, «Сновидения») и в своеобразной документальности (сборники могут содержать семейные фотографии и подписи к ним, посвящения с указанием фамилии, имени, отчества и статуса адресата, детальное описание реальных ситуаций). Так, автор Вера Васильева в аннотации к своему сборнику «Дочь Сибирской Земли»** пишет: «Автор издания — непосредственный участник всех событий, описанных в книге».

Чаще всего авторы при обсуждении своих стихов даже настаивают на отождествлении своего голоса с голосом лирического повествователя, считая излишним и некорректным применение к своим произведениям категории лирического героя. В данном вопросе я склонна «идти за авторами».

Тема Сибири важна для самоидентификации многих авторов. Язык описания сибирского пространства становится для них одним из языков описания или обоснования собственной жизненной стратегии. Книга Веры Васильевой называется «Дочь Сибирской Земли», книга Юрия Карасева — «Я в Сибири рождён…» Среди названий коллективных сборников литературных объединений и местных авторов чаще всего встречаются географические маркеры: «Подсказала строку Ангара» (Иркутск, 1993), «Ненаглядная сторона. Сборник стихов и песен авторов земли тогучинской» (Тогучин, 2011) и другие.

Рассмотрим интерпретации сибирской темы в поэтических произведениях ПНТ и ряд контекстов, в которых она проявляется.

Для Юрия Карасёва использование образа и разнообразных характеристик Сибири — это попытка проследить генезис собственной личности и феномен собственного существования. Он ведет отсчёт собственной истории со времен Ермака, осознавая себя потомком пришедших с ним казаков.

Грамматическое и синтаксическое несовершенство текста невольно создаёт, быть может, не задуманные автором, но, тем не менее, выразительные смысловые структуры. Некий Владыка, с которым лирический герой встретится после смерти, согласно синтаксической организации текста, оказывается не владеющим Сибирью и меньшим, нежели Сибирь:

Более того, лирический герой, потомок казака эпохи Ермака, завещает Владыке то, чем обладал при жизни он сам. И лирический герой оказывается как бы «старше» Владыки. В тексте Юрия Карасёва обнаруживается любопытная подмена понятий. Автор пишет:

Кану я навсегда,
Только Родина — нет.

Затем описывает красоты природы и переходит к утверждению собственной масштабности и бессмертности:

Пусть останется, пусть
Жизнь, что мне суждена»

<...>

Я уйду в глубину
Заастральных долин
И Владыке шепну…

Таким образом, авторское «я» как бы перенимает характерные черты образа Родины, частично сливаясь с ним. Схожий посыл встречаем в стихотворении Татьяны Остапенко:

«Сибирь», «Тайга», «Ока», «Зима», –
Они в строках и между строк.
Что я из этих слов сама,
Кому-то, может, невдомёк.

Эта тенденция — осмысливать факт собственного существования через утверждение причастности к малой родине или к глобальному проекту, осуществлявшемуся в Сибири (Братская ГЭС, БАМ), проявляется у множества авторов ПНТ. Татьяна Остапенко называет сборник своих стихов «Моя малая родина. Поэтический сборник, посвящённый 250-летию Зимы» (Саянск, 1993), Борис Сальников — «Товарищ комсомолец Братска» (Братск, 2013) и так далее. И это названия не тематических сборников, а своеобразных «книг жизни» — поэтических сборников, задуманных и составленных как «итоговые» книги, содержащие обзор или коллекцию произведений автора, созданных в течение всей творческой жизни.

Также для многих авторов ПНТ сибирское начало в самих себе связано с возможностью быть причастным к особенной природе:

Вздох берёзы в саду
Под шумок ветерка
Я нигде не найду…

…Выйду в чисто полюшко,
Радует глаза
Волюшка-раздольюшко
И каймой леса.
<…>
Степь до поднебесья
И речная ширь

…Сибирь! Моя Сибирь –
То лежбище снегов,
А то укрыта ширь
Коврами из цветов

И, словно райский сад,
Вокруг – вот чудеса,
То в золотой наряд
Одеты все леса!

Люблю в краю берез
И солнечных озер
Гулять до поздних звезд,
Бросая ясный взор

На ласковый простор!
Куда ни побреду
Душевный разговор
С природою веду!

…Сибирь - неохватность
Земного приволья,
Лазурных небес высота,
Морей необъятность,
Речное раздолье,
Зеркальных озер чистота.

Сибирь – это прелесть степей безоглядных,
Зеленые волны лугов,
Пьянящая свежесть
Священных нарядных
Березовых, хвойных лесов…

От Охотского моря
к Уральским отрогам,
С ледяных берегов
до Казахских границ
Молча смотрит Сибирь,
провожая дорогу,
Чистым взглядом озер
из-под хвойных ресниц.

Ведь земной красоты ничего нет чудесней,
Ото всюду сердца ее голос зовет.
Запоет сибиряк и подхватит ту песню
Вся Россия и вместе с Сибирью споет.

Охраняет тебя, как
алмазную россыпь,
Изумрудной стеной
вековая тайга.
Золотые пески,
омулевые плесы.
Как песцовой дохой,
укрывают снега.

Сибирь со всех сторон красива,
Как, правда, в пору торжества,
В расцвете сил своих счастливо,
Венчая делом все слова.

Вернее всех законам братства,
Сибирь для всех – открытый дом,
Страна душевного богатства
Прославит каждого трудом.

Сильно Сибири обаянье,
И голоса ее слышны
На необъятном расстоянии
На все четыре стороны…

Как видим, манифестируемые уникальные качества природного пространства описаны с помощью типичных и обобщённых образов, не складывающихся в пейзаж. Авторы стремятся вместить в свое описание как можно больше пространственных образов, контрастных качеств. Особенно интересна в этой связи поэма «Моя Сибирь» Виктора Липчанского. Не имея сюжета и сколь-нибудь осмысленной композиции, она представляет собой огромное (не менее 214 строк, полной нами не обнаружено) стихотворение, в котором каждый новый фрагмент текста вводит новый бессистемный набор разнообразных качеств Сибири.

Мне видится в подобных текстах нечто архаическое — тот же механизм рождения сюжета, что в ироничном определении акынского творческого метода: «степь вижу, степь пою». Правда, авторы ПНТ описывают невидимое, условное, умозрительный идеал. Есть в их творческом порыве отчаяние одного из персонажей Ивана Шмелёва: «Напишу тебя, не бывшая никогда! И будешь!» («Неупиваемая чаша»), характеризующееся мифологической подоплёкой. Надо обладать изрядной долей упорства и убеждённости в смысле собственных действий, чтобы на протяжении нескольких сотен строк восклицать «Сибирь! Моя Сибирь».

И тогда творческий акт подобного автора целесообразно рассматривать как акт конструирования некоего «рая на земле», помещающегося одновременно в прошлое и будущее (часто это тексты о прошлом «во имя» будущего), которые посредством этого в художественно мире авторов сливаются.

Иркутский комсомол! Для нас ты много значил.
Плацдарм осуществления мечты.
С Ангарска, с первой ГЭС нам Братск уже маячил,
А там и БАМа комсомольский стык.

Мы начинали с лэповских тропинок.
А дальше – ГЭС, мошка и диабаз…
И вот стоят могучие плотины,
Дороги, города – следы бессмертья нас.

Хочу, чтоб молодёжь, живущая в России…
<…>
Свершала б, как и мы, великие дела.

Говорение о Сибири как таковой (или о глобальном проекте, осуществлённом на просторах Сибири и воспринимающимся как дело жизни) может становиться языком социальной манифестации, призванным отделить «праведное» от «неправедного» в жизни общества и конкретного человека.

Я родилась в Сибири
И ею я горжусь.
Я родилась в Сибири
И для нее тружусь.
<…>
Как все прекрасно.
На земле все у нас есть.
Только бы у народа
Была совесть и честь.

Но есть такие люди,
Везде чего-то творят.
За это уж их надо
Посмертно наказать.

Очистить нашу землю
От нечестных рук.
И будет воздух чище.
Города и села цветами зацветут.

Посадить и посеять все поля.
И еще не поздно, зацветет земля.
И будет всех краше
Ты, Россия! Сибирь! Любимая моя!

В стихотворении Людмилы Файбушевич характеристики Сибири появляются в контексте назидательного высказывания представителям местной власти:

Не облагайте яблони налогом,
Я помню детство: как сады рубили,
Налог тот, жуткий, вскоре отменили,
Но люди вновь сады не посадили.
Не облагайте яблони налогом!
Сады в Сибири медленно растут.
Возвраты холодов, когда сады цветут,
Богатых урожаев не дают…

Сибирская природа и деревня нередко воспринимаются авторами в качестве «целебника души и источника стихов» (Татьяна Карелина), источника радости, аналогии райского сада, пространства, где живут женщины-«богини» и мужчины-«России всей гордость» (Виктор Липчанский).

Накрахмалил за ночь улицы мороз –
Пухлой мягкости вчерашней нет следа.
Сколько градусов сегодня? – вот вопрос.
Если девушка от инея – седа?

Молодая… в воротник не прячет нос, –
Он обнял ей только плечи и… лежит…
Даже крякнул одобрительно мороз,
Видя, как она в ботиночках бежит.

Концепция особенного, «сибирского» человека представлена в стихотворении Николая Хлуса «Сибиряки». Для автора сибирское начало в человеке — прежде всего особенный характер и физическая полноценность: «с характером настырным», «с бунтарским духом нетерпенья», «крепкий», «мужи суровые, непокорные», «не ропщут, не глаголят понапрасну», «мудрость», «мощь», «Твёрд настоящий сибиряк, не прячется в кусты!» Ключевым пространственным образом для сибиряка Николая Хлуса становится Транссибирская магистраль:

Нам каждому завещан тракт свободы,
Но, разные приводят к ней маршруты,
Хранить с достоинством и честью эти своды.
Сибиряку в характере стержЕнь* шурупом!

Обращает на себя внимание финальная строчка этого стихотворения. Вольно или невольно автор вопреки правилам литературного языка создает новый способ усиления характеристики: «стержЕнь шурупом» есть как бы «закреплённый акцентированный стержень», описывающий чрезвычайную твердость и стойкость сибиряка.

Для идеального существования на сибирской земле, согласно Вере Васильевой, необходимо лишь любить эту землю и быть носителем «совести и чести» (употребляются стихотворцем в качестве синонимов):

Но надо эту землю
Всем миром нам беречь.
И будет всем прекрасно.
Веду об этом речь.
<…>
Как всё прекрасно.
На земле все у нас есть.
Только бы у народа
Была совесть и честь.

Если рассматривать череду географических названий, встречающихся в стихотворениях сибиряков (тех, кто называет себя «сибиряками») о Сибири, можно заметить, что описание сибирского пространства в целом характерно для авторов ПНТ, живущих в или близ больших городов, не имеющих ярко выраженной специализации (Омск, Новосибирск, Красноярск, Иркутск). В городах поменьше, характеризующихся в сознании авторов ПНТ какой-либо специализацией (Томск — старина, университет; Братск, Усть-Илимск — ГЭС), о Сибири в целом авторы ПНТ пишут, как кажется, редко (в моей коллекции таких образцов пока нет, хотя пыталась их разыскать специально).

Кроме того, стоит отметить существование большого ряда поэтических произведений ПНТ, посвященных отдельному природному или географическому объекту на территории Сибири. Эти объекты группируются в книгах вокруг алтайской, байкальской, саянской и других тем, однако в рамках конкретных стихотворений всегда подаются изолированно, в качестве самодостаточного пространственного образа.

Я составила подборку из 15 случайных стихотворений о Сибири — они принадлежат девяти авторам (наугад вытащила из коробки восемь поэтических сборников, тех, что попались под руку) — и провела статистический подсчёт лексем с помощью программы Textus.Pro 1.0. Среди 1474 слов (или 2176, учитывая служебные) в подборке наиболее частотными оказались следующие (с учетом словоформ):

* ещё четыре раза встречается близкое по смыслу слово «люди»

Лето упоминается 7 раз, зима – 5, осень – 1, весна не упоминается. Из природных объектов упоминаются чаще: поле (12), береза (7), лес (4), озеро (4), река (4), яблони (4). Из цветов – белый (5) и зеленый (5). Из прилагательных, не отраженных в таблице, несколько раз встречаются «волшебный» (3), «великий» (2). Деревня упоминается 4 раза, город – 5.

В статье Валерия Тюпы о сибирском тексте в русской литературе в числе прочего сказано:

Эта палитра смыслов выявлена в русской литературе, написанной до XX века.

Татьяна Рыбальченко, рассматривая образы Сибири в русской прозе второй половины ХХ в. писала о двух тенденциях его интерпретации — в качестве «первозданного рая » и пространства смерти. Дополняя эти размышления и анализируя литературу о Сибири и сибирскую литературу ХХ века, авторы монографии «Сибирская идентичность в зеркале литературного текста: тропы, топосы, жанровые формы XIX—XXI вв.еков» делают выводы:

Наталья Цветова анализирует эсхатологическую топику в сибирской прозе второй половины ХХ века. Александр Куляпин пишет о «сибирских суперменах Шукшина » и об образе «звероватого» сибиряка», Ясмина Войводич, продолжая выводы Татьяны Рыбальченко, пишет:

Произведения ПНТ предлагают иной набор интерпретаций образа Сибири. Для стихотворцев-сибиряков, даже если они не родились в Сибири, последняя лишена хтонического и экзотического смыслов. Для авторов, чьи стихи мне выпала радость прочесть при подготовке этой статьи, Сибирь не представляется царством зимы и холода. Если даже эти образы встречаются, они не становятся помехой для человека, а весело и жизнерадостно преодолеваются персонажами или лирическими героями.

Авторов этих стихов (даже инженеров Братска!) не интересует ни «модернизационный рывок», ни развёртывание «сильных характеров», ни моделирование «идейно-нравственных коллизий». Каторжное, ссыльное, «проклятое прошлое» Сибири, отмеченное филологами в произведениях художественной литературы, авторам ПНТ таким не кажется. Напротив, оно осмысливается в качестве повода для гордости или источника современной силы сибиряка.

Вместо «сибирских суперменов» и «звероватого сибирского мужика» на страницах рассмотренных стихотворений — самые разные образы. От атлантов и жителей райского сада (стихи Виктора Липчанского) до простого, ничем не примечательного горожанина (стихи Людмилы Файбушевич) или крестьянина (стихи Юрия Карасёва).

Сибирь в произведениях ПНТ абсолютна, едина, существует как бы вне пространственного контекста. Мира за пределами Сибири как бы не существует. Если же Сибирь в конкретных стихотворениях представлена в виде фрагмента, своеобразного «осколка» (отдельный природный объект — гора, порог, река и так далее), он также приобретает абсолютный характер.

Это доказывает важность продолжения и перспективность работы с подобным материалом. Хочется надеяться, что благодаря обращению к произведениям ПНТ, удастся более или менее внятно осветить мироощущение представителей большой социальной общности, склонной к творческой самоорганизации и стихийной, несистемной социальной активности (она чаще всего связана с публичными выступлениями, организацией культурных мероприятий в учреждениях образования и культуры, книгоиздательской деятельностью и прочим), а также составить теоретическое описание письменного народного творчества как полноценного феномена словесности.